ЛЕГЕНДА О БОГЕ ЛЕТНЕГО УТРА. Курс выживания для сапиенса - Сен Весто

Есть в экспериментальной психологии одно невзрачное сочетание: выученная беспомощность. Это когда человек не в силах перемножить 12 на 2, потому что «знает», что ему это «не под силу». У таких людей дело одной арифметикой не ограничивается и имеет продолжение в том, что в обиходе называется «сомой», от усвоенного бессилия до изъязвления слизистой желудочно-кишечного тракта, выпадения волос и опухолей. Достигают этого, например, предъявлением нерешаемых задач – длительным типовым раздражением, избежать которого человек не в состоянии. Наверняка кое-кто видел таких людей в жизни. Их можно открыто и без особого повода при всех бить по лицу – они не поднимут даже руку, чтобы закрыться, только покорно ожидая, когда все кончится. Не поднимут они ее, потому что не могут этого сделать. На бытовом языке таких еще называют «сломавшимися» или «сломанными». Если верить обрывкам хроники и сплетням – один из числа наиболее широко употребляемых методов психологического и поведенческого корректирования в местах лишения свободы п.н. в отношении «врагов русского народа». То, что в экспериментальных условиях у животных получают ударами электрического тока, которых оно избежать не может, у ребенка настойчивые родители локоть к локтю с не менее последовательными учителями достигают предъявлением задач, которые выглядят для них элементарными и с которыми ребенок не в состоянии справиться по причине, например, механического распада внимания – как форма защиты психики против рода информации, усвоенной как «негативная», в сочетании с насилием при закрытых дверях.

До сих пор вся т.н. «работа над ошибками» в красных чернилах выполняла роль того же эквивалента электрического разряда из сфер экспериментальной психологии по закреплению рефлекса, что ребенок в этой жизни ничего не стоит. Почти никто из них не догадывается взять хотя бы зеленый стержень или яркий лимонный маркер. Своя миссия понимается ими как необходимость убедительно показывать, что они знают больше и что бы детское сознание ни воспроизводило, оно ничего не может. Таким образом, оценка одного человека загадочным образом начинает служить критерием разумности для человека, которому еще лишь предстоит состояться. Качество всякого разума, просто обиходное отличие т.н. «дурака» от «умного» не в том, чего кто-то не может, а что он может. Если всегда найдется где-то кто-то, у кого интеллект выше, то зачем тогда беспокоить себя его коэффициентом. Важно не столько то, какой он у тебя от природы, сколько то, на какую часть он у тебя задействован. Далеко не всегда даже по лучшим задаткам можно предсказать, в чем тот или иной ребенок окажется удачливым позднее. Этого часто нельзя точно сделать даже в отношении студента.

Но мышление для слабого интеллекта так же невыносимо, как и для слабой руки поднятие тяжести, говорил Шопенгауэр. Именно поэтому они оба спешат отдохнуть. Однако любое чрезмерное испытание для не готового к нему интеллект постарается сделать и своим последним. Кажется, как раз здесь следует искать истоки той повальной словоохотливости и исключительной тренированности языка, которыми среда делится с самой собой.

Ребенок готовится к новому учебному году, он видит в чужих руках новенькие незнакомые учебники при загадочных иллюстрациях. Любопытство его достигает такого порога, что готово усвоить их, не дожидаясь прихода в класс. Просто, как еще одну новую сказку с картинками. С историей Древнего Рима и Греции такое происходит сплошь и рядом, а в поисках любых сведений о доисторических периодах планетарного и биологического развития или об эволюции космоса дети сами идут на любые издержки. Но системность ведь не хочет, чтобы их читали, как сказку, тем более, когда ее еще не начал читать никто. Системность настаивает, чтобы их учили все вместе – системно одолевали. А любопытство у детей не рассчитано на такие временные промежутки. От него мало что остается уже после нескольких уроков. И эти книги остаются непрочитанными вовсе. Не вспоминая здесь о том, что уже одно присутствие в обычном классе или университетской аудитории представителя с т.н. правополушарным типом организации обработки информации в среде «обычной» левополушарной предполагает даже не индивидуальный подход, а вообще перестановку всего фундамента подачи информации. О чем тут говорить, когда «нормальный» стандарт преподавания не только сохраняет о данной стороне вопроса крайне умеренное представление, но в подавляющем большинстве вообще не догадывается, что это такое. Достаточно обрисовать, как должен восприниматься на взгляд любой нормальной средней мамы малыш, который все норовит либо сделать не так, либо не делает вовсе из того, «что делают все нормальные дети», – и как ему самому потом быть с этой их тотальной нормальностью? Вопрос лучше, чем выглядит, поскольку от его решения зависит контакт двух различных принципов организации мышления.

Напрашивающаяся рекомендация тем, кто считает, что знает цену своим детям: не отдавать их в детский сад тому, кто может себе это позволить. К слову, я бы в порядке процессуального уложения запретил поднимать ребенка с постели раньше, чем тот проснется сам. Так умирают один за другим великие исследователи, великие путешественники и великие создатели нового. Ни в одном справочнике по психиатрии или психологии мира вы не найдете утверждения, что для полноценного здорового развития малыша необходимо до 7 лет поднимать его с постели как можно раньше. Если естественный временной параметр в его утреннем режиме начинает мешать промышленности, то нужно сдвигать промышленность. Они не понимают, что делают. Фактически, неадаптивный, еще не подготовленный ни к каким перегрузкам мозг лишается его важнейшей функции, восстановительной. Даже и для зрелой нервной системы из данной процедуры легко сделать пытку, несмотря на годы жизни по часам. Этот аспект системности тоже проходит как достояние культуры. Тут остается наблюдать за киноидами, завидуя. Погружение и выход из сна происходит у них словно двумя простыми поворотами выключателя, но по временам и здесь можно легко видеть то же состояние угрюмого ожидания, не предвещающее ничего хорошего, когда не все еще полушария проснулись, но уже оба в курсе относительно бесповоротного окончания покоя. Традиции детсада как многолетний ледник: его можно изучать, но его нельзя сдвинуть. Порядок один: построение, отбой, подъем, построение. Прием пищи.

Дети строем, в организованном порядке, взявшись за руки покидают загон для игр, затем обед. Затем все в том же организованном порядке распределяются по койкам. Разгоряченный утренним активным отдыхом организм, естественно, отключаться так сразу по распоряжению воспитательницы желает далеко не у всех, поэтому какое-то время традиция отводит под локальные войны с наименее оперативными: как раз эти быстрее других составляют особую категорию «непослушных». Период действия пресловутого Тихого Часа истекает, и следующее, что делают, это хлопают в ладоши. Проверенная десятилетиями методика громких, зычных голосов выдернет из глубокого сна даже в хлам пьяного. А вот еще вариант: воспитательница с решительным выражением вносит в спальню уснувших детей надрывающийся будильник. Смутно осознаваемое желание ребенка удавить ее удивительным образом поддерживает психология раннего развития.

Утомленный играми и пережитым обедом, едва вошедший в режим глубокого отдыха мозг детей выходить из него, конечно, по первому требованию не терпящих возражений воспитательниц не желает и не может – и какое-то время отводится под бескомпромиссные столкновения, в которых всегда побеждает воспитание и традиция, а крайней остается нервная система детей. Процедура повторяется из десятилетия в десятилетие.

Перемножьте стандарт повестки дня на то, что ожидает малыша дальше. Что удивительно на взгляд постороннего: ни одному из коренного населения этнических доменов в голову не приходило оставить представления конкордата пн о единственно верных идеалах конкордату пн, чтобы самим перейти к взгляду независимому и индивидуальному. Говоря простыми словами, хлопать так, чтобы не нарушать покой. Никто там не желает допустить мысль, что он ничего там никому не должен, а, напротив, там должны ему. Если бы у меня была возможность выбирать детство, то интерпретацию его в разновидности местных представлений о счастье я оставил бы самим местным представлениям.

Говорят, механизм, известный как амнезия детства, оставляет за порогом сознания все травмы – всё, через что проходит сознание ребенка на пути к взрослому.

Кстати, отец, закрывающий за собой дверь и уверенный, что оставляет воспитателям самое дорогое, что у него есть, воспринимает своего малыша совсем не так, как это на неосознаваемом уровне делают воспитатели. В согласии с законами этологии высших животных любая старшая воспитательница или завуч видят четкие пределы своего детского садика или стены школьных вестибюлей со всем, что там, точно так же, как любой вожак – свою территорию стаи, в жестких градациях соподчинения-иерархии. Это именно то, что на языке любой сопричастной программы называется «социализацией». Как раз потому всякий прошедший в свое время все нужные этапы социализации детсада пн, как нельзя более удачно вписывается в до последнего времени с успехом воспроизводящую себя саму систему, известную как «русси-советикус образ жизни».